Тернистый путь Плеханова

(К 105-летию со дня смерти мыслителя с большой буквы)          

(Часть вторая)

Под впечатлением событий  «Кровавого воскресенья» (9 января 1905 года) Г. Плеханов пишет статью  «Врозь идти, вместе бить!». В ней он призывал к вооружённому восстанию в России, особое внимание при этом обращал на необходимость агитации в царской армии. Не возражал против политики террора в отношении активных защитников царского самодержавия. Он это назвал «изъять из обращения» гражданское, полицейское и военное начальство. Однако, когда произошло вооруженное восстание в ряде городов Российской империи и особенно в декабре 1905 года в Москве, он открыто заявил: «Не надо было браться за оружие». Такая жесткая оценка «отца русского марксизма» итогов вооруженного восстания была негативно воспринята многими представителями русского революционного движения и стала символом капитулянтства меньшевиков. Думается, вряд ли он заслуживает однозначно такой оценки. Просто он оказался одним из тех трезвомыслящих политиков, кто осознал, что ориентация в ходе революционной борьбы только на силовое свержение царизма ведет фактически к широкомасштабной  братоубийственной гражданской войне, к  кровавым эксцессам со стороны противодействующих сил. «Вооруженное восстание, — писал Плеханов, — дело нешуточное… легкомысленная болтовня о нем составляет настоящее преступление перед революционным пролетариатом. Между тем некоторые наши товарищи обнаруживают в этом случае почти невероятное легкомыслие. Их головы превратились в своего рода органчики, наигрывающие одну только арию вооруженного восстания….  Это безумство». Тем более, считаю,  возможности решения социально-экономических, политических и национальных вопросов на основе общественного согласия между царской властью и главными политическими силами (кадетами, октябристами, трудовиками и РСДРП) тогда были еще не исчерпаны. Общество еще не так было наэлектризовано, чтобы решиться на массовую поддержку вооруженного восстания, а правящий режим в лице Царя Николая II готов был пойти на уступки в ограничении своей власти.  Об этом свидетельствовало подписание им 17 октября 1905 года Высочайшего манифеста Императора Николая II «Об усовершенствовании государственного порядка». В нем провозглашались политические права и свободы: свобода совести, слова, собраний, политических партий, неприкосновенность личности. Манифест учреждал новый законодательный орган Государственную думу, без одобрения которой отныне ни один закон не мог быть принят.

Другое дело, тогда среди противоборствующих друг другу сторон не нашлось ярких авторитетных лиц, кто из них бы донёс понимание ценности сохранения российского государства. Русская интеллигенция продолжила культивирование презрения  и неуважения  к царской власти и в то же время героизировала деяния тех, кто осуществлял покушения на царя и лиц, кто  олицетворял царскую власть. М. Горький «В несвоевременных мыслях» отмечал: «Начиная с 60-х годов, мы пытались пробить головами молодёжи стены самодержавия, 50 лет истреблялось русское юношество в тюрьмах, ссылке, каторге… ». В свою очередь царизм не жаловал революционных оппонентов и демократическую интеллигенцию. В борьбе с ними он жестоко подавлял демонстрантов и стачечников, отправляя их организаторов в лучшем случае на каторгу, в худшем – на виселицу. Так что все, кто был за самодержавие Царя и те, кто против его, внесли свою лепту в раскачивание государства как лодки, т.е. в создание революционной ситуации в стране к Февралю 1917 года .

К сожалению, русская дореволюционная публицистика и литература, прославляя политических деятелей, писателей и поэтов бунтарского склада, закрыла возможность реализации другого пути модернизации социально-экономических и политических устоев — перестройки на основе общественного согласия в социуме.   Одним из первопроходцев идеи преобразования российского общества и государства на основе общественного согласия был А.С. Пушкин. Она была выдвинута им после продолжительной встречи с Николаем I в Чудовом монастыре на территории Московского Кремля в октябре 1826 года. Если бы в российском обществе возобладал данный способ политической и экономической модернизации страны, то вряд ли она стала такой жертвенной для России по пути прогресса и овладения передовыми технологиями в области промышленности и сельского хозяйства в 20—50 годах ХХ века.  

В этой связи возникает вопрос насколько прав Г. Плеханов в оценке Октябрьской революции, совершенной большевиками во главе с Лениным, что она была не своевременна. Сразу после революции, 28 октября 1917 года, Плеханов публикует открытое письмо петроградским рабочим, в котором предрекал поражение Октябрьской революции: «В населении нашего государства пролетариат составляет не большинство, а меньшинство. А между тем он мог бы с успехом практиковать диктатуру только в том случае, если бы составлял большинство. Этого не станет оспаривать ни один серьёзный социалист». Исходя из этого, а также учитывая продолжающуюся войну, Плеханов предлагал урегулировать классовые противоречия в России компромиссным, «английским» путем: рабочим проявить умеренность и сдержанность в своих требованиях, а капиталистам — стать на путь проведения социальных реформ. Что касается политической платформы Плеханова, то она после свержения царизма сводилась к следующему:

Вряд ли можно было ожидать, что в накаленной атмосфере России 1917 г. подобные плехановские советы могли иметь успех.  Для научного понимания ошибочности позиции Г. Плеханова методологически обратимся к следующему высказыванию выдающегося немецкого философа и экономиста Ф. Энгельса. Он предвидел и предупреждал, что коммунисты вполне могут оказаться в ситуации, когда надо брать власть в силу беспомощности и вялости всех остальных оппозиционных партий. В этих условиях, когда материально-организационные условия осуществления социализма еще не созрели, им придется практически реализовать не свою программу и не свои интересы, а интересы общереволюционные и мелкобуржуазные, т.е. — интересы чуждого им класса, отделываясь фразами, обещаниями и уверениями в том, что интересы другого класса являются его собственными. По мнению ряда историков (Бордюгов Г., Козлов В., Логинов В.) в такой ситуации иллюзорно-идеологические формы лозунгов и программ играют огромную мобилизующую роль. Когда перед большевиками встал вопрос, под какими лозунгами поднять народ, то положительное решение зависело от того, насколько их лидеры удачно найдут лозунги, понятные массам. «Социалистические одежды, натянутые на те, или иные политические действия, играли роль своеобразного организатора массовых действий, охотно воспринимались массами, и с этим необходимо было считаться». В силу этого левые эсеры решили поддержать большевиков во время Октябрьского переворота? Они почувствовали, что под лозунгом созыва Учредительного собрания народные массы не поднять, а под лозунгами «Земля – крестьянам», «Фабрики – рабочим» можно повести за собой. Большевики, придя к власти, стали твердой рукой осуществлять свою политику. Они сразу дали понять, что власть им принадлежит по праву. Как подчеркивает российский историк В. Багдасарян, «… большевики, используя левую фразеологию, по существу, исходя из объективной реальности (распад государства) взяли на себя миссию имперского строительства». Именно в этом состоит одна из важнейших причин, почему почти 80% царских офицеров пошли служить Советской власти. Их подкупила государственническая позиция большевиков в борьбе против интервентов под лозунгом «Социалистическое Отечество  в опасности!». Для них главное слово в лозунге — «Отечество», которое один к одному совпадало с их представлениями об Отечестве как едином централизованном и сильном государстве.  Тем более, большевики смогли создать регулярную армию, в которой было одно начальство и дисциплина. Для офицеров развал действующей армии, «керенщина», двоевластие, демагогия политики, нападение на командующий состав, стали личной трагедией. После Брестского мира командующими 83 из 100 полевых армий, формируемых большевиками, были не члены партии, а царские офицеры.

Суть Октября, как выбора альтернативного в европейском только понимании марксизму, отметили многие видные социалисты России и Европы — сразу после выступления Ленина в Таврическом дворце  с изложением им своих тезисов на предмет перехода от буржуазно-демократической в социалистическую.   Речь идет о знаменитых апрельских тезисах которые Г. Плеханов назвал «бредом».  Лидер эсеров Чернов заявил это воплощением «фантазий народников-максималистов», лидер Бунда Либер (Гольдман) видел корни стратегии Ленина в славянофильстве, на Западе сторонники Каутского определили большевизм как «азиатизацию Европы». Общее их понимание «апрельских тезисов» Ленина заключалось в том, что будто большевики были силой Азии, в то время как либералы-кадеты и  марксисты-меньшевики —  силой Европы.

Наглядным проявлением данного тезиса на практике явилась тогда  политика меньшевиков, которые пришли к власти в Грузии во главе с марксистом Н. Жордания. В отличие от меньшевиков в Петрограде он  в Грузии убедил меньшевистскую партию не идти на коалицию с буржуазными партиями, а самостоятельно взять власть. Внутренняя политика правительства Н. Жордания явилась социалистической: была осуществлена аграрная реформа — земля помещиков конфискована без выкупа и продана в кредит крестьянам. Затем были национализированы рудники и почти вся промышленность (по найму у частных собственников к 1920 году в Грузии работало всего 19 % занятых). Введена была монополия на внешнюю торговлю. Это  типично социалистическое правительство под руководством марксистской (меньшевистской) партии, являясь непримиримым врагом Октябрьской революции, повело войну против большевиков. Н. Жордания в своём выступлении в Учредительном собрании Грузии заявил: » Я со всей решительностью отказываюсь от любого, в том числе и военного союза с Советской Россией, предпочитая им — фанатикам Востока — империалистов Запада». Такое заискивание перед представителями Запада, в настоящее время, очень характерно для новых правителей нынешней Грузии и началось оно в первые два десятилетия прошлого столетия.  Как это созвучно сегодня на фоне геополитического конфликта Запада и Русской цивилизации в союзе с Востоком, который наблюдается в начале XXI века?

Вместо эпилога

Трудящиеся массы воспринимали Г. Плеханова в конце его жизненного пути почти как контрреволюционера.  Об этом свидетельствует следующий факт. Вскоре после прибытия в Россию Плеханов поселился из-за плохого состояния здоровья в Царском Селе. Там его застиг октябрьский переворот. К нему в квартиру ворвались подосланные новыми властями, по мнению семьи Г. Плеханова, матросы и,  застав больного Плеханова в кровати, один матрос крикнул ему: «Выдайте оружие, а то если найдем его сами, я тут же убью вас на месте». Плеханов не растерялся и спокойно ответил: «Убить человека не трудно. Но оружия вы все-таки не найдете». Супруга Плеханова, увидев опасность, грозящую жизни мужа, обратилась к матросу со словами: «Уверяю вас всем святым, что мы не храним оружия». На это последовал презрительный ответ матроса: «Ну что мне святые! Не верю я в святых!» Спокойствие Плеханова охладило матроса и он направился к выходу. За ним пошли и его товарищи. В дверях они остановились и опять допрос: «Какого вы звания?» Последовал ответ, озадачивший матроса: «Писательского». «Что вы пишете?» «О революции, о социализме». — «Ну, что революция! И Керенский был революционером! Вы министр?» — «Нет!» — «Вы член Государственной Думы?» — «Нет». После этого они ушли».

Трагический конец Плеханова, от которого отвернулись трудящиеся массы, показывает, какую цену любой политический деятель может заплатить за отказ от тех общественных идеалов, благодаря пропаганде которых (в данном случае – революционной борьбы) он приобрел всенародную поддержку в дореволюционном Российском обществе.

Тем не менее, после Октября 1917 года, когда Борис Савинков, известный тогда революционер-террорист и к тому же яркий писатель, предложил Плеханову возглавить антибольшевистское правительство, на что Георгий Валентинович ответил: «Я 40 лет своей жизни отдал пролетариату, и я не буду его расстреливать даже тогда, когда он идет по ложному пути».

Корнилов В.И               

Первый секретарь ЯО КПРФ (1993-2000 гг.)